Мясо - Страница 24

Четвертое тело содрогнулась, грудная клетка расширилась и спазматически сжалась. Торранс пожал плечами; ничего, после ножа все будет кончено. Приглядевшись, он заметил повреждения на теле содрогающегося в агонии животного. Обрубки пальцев были черные и красные, а кастрацию явно произвели совсем недавно. Клеймо на пятке еще сочилось кровью. Выходит, это и есть посылка Магнуса. Существо, в котором трудно было узнать как Избранного, так и человека, вновь задергалось, вращая тазом. При этом оно толкало соседние тела оглушенного скота, приводя их в движение. Раскачиваясь, тело повернулось на цепи, и Торранс увидел лицо.

Конечно, он знал этого человека, хотя и трудно было сейчас вспомнить его имя, тем более что он был абсолютно лысым. Отверстие во лбу, видимо, сильно кровоточило, и запекшаяся кровь коркой покрывала лицо, превращая его в маску. Торранс задумался и припомнил слухи о молочной ферме, которые в последнее время ходили по заводу. Кажется, кто-то из работников подобрался слишком близко к коровам. И тут он вспомнил. Гревил Снайп, лучший дояр Магнуса за несколько последних лет. Торранс покачал головой. Какой позор, осмелился наплевать на запреты, переступил черту. Нанесение ущерба скоту было самым глупым и самым опасным преступлением, какое только мог совершить как работник завода, так и рядовой гражданин. Это было равноценно самоубийству. Похоже, Снайп уже это усвоил. Ну, почти; с ним еще не было покончено.

Обезумевший взгляд Снайпа сфокусировался на Торрансе, но медленно вращающаяся цепь увела бывшего смотрителя доильного зала в сторону. Звук вращающихся подшипников вернул Торранса к реальности. Кровопускатель уже фиксировал тело Снайпа. Тот зашипел на него — на операции сегодня стоял Барридж, — и кровопускатель полоснул ножом по его горлу. Торранс смотрел, как расширяются глаза Снайпа, как заливает белки черной кровью, и вот уже шипение сменилось бульканьем. Барридж подтолкнул Снайпа, чтобы тот истекал кровью над желобом. Потом автоматический участок цепи подхватил петлю бегунка и увлек раскачивающееся тело вперед. По пути к шпарильному чану, где предстояло купание в кипятке, оно должно было стать легче на восемь пинт.

Но борьба продолжалась.

Увлекшись зрелищем, Торранс забыл о своей инспекторской миссии и последовал за Снайпом к желобу. То, что поначалу било фонтаном, сменилось тонкой струйкой. Теперь тело Снайпа было таким же бледным, как и молоко Избранных. А над шпарильным чаном поднимался пар, и булькали пузырьки на поверхности кипящей воды. Глаза Снайпа еще вращались. Если в его теле где-то и оставалась кровь, так только в голове. Торранс решил, что лишь этим можно объяснить то, что Снайп до сих пор жив. Возможно ли такое, чтобы существо — человек, Избранный, неважно кто — было так одержимо страхом смерти, что усилием воли давало бы себе команду на выживание? Снайп пытался увернуться от бурлящего под ним кипятка, но в его мышцах уже не осталось сил.

Автоматический транспортер погрузил его в чан головой вниз. Торранс отступил назад, спасаясь от брызг. Через четыре секунды механизм вынул тело, с которого свисала красная кожа. Обваренные глаза Снайпа уже не вращались, но вдруг начали дергаться некоторые мышцы, и Торранс знал, что это не просто нервный импульс.

Кровь, вытекавшая из глубокой раны на шее, в кипятке свернулась, стала серой и студенистой. Голова Снайпа беспомощно болталась, и зияющая дыра напоминала открытый рот перевернутой вверх головой тряпичной куклы.

Торранс остановился, решив не продолжать экскурсию.

Теперь уж точно конец.

Снайпа уже переместили к гильотине, где ему предстояло распрощаться с головой. Торранс знал: какой бы силой воли ни обладал бывший смотритель доильного зала, стальное лезвие должно было его прикончить. Как ни странно, при мысли об этом Торранс испытал облегчение. Он потер лоб ладонью и зашагал вдоль конвейерной цепи, производя инспекторский осмотр, что он делал каждый час.

Он поймал себя на том, что не может сосредоточиться.

В тот вечер проповедница Мэри Симонсон ела потроха, чтобы избавиться от спазма желудка.

На некоторое время боль утихла, но не прошло и часа, как приступ повторился. Она чувствовала, что Господь наказывает ее за что-то, но никак не могла понять, что она такого сделала или, наоборот, не сделала, чем накликала Его гнев. Она следовала заповедям Священного писания; проповедовала идеи «Велфэр» по всему городу, обходя за день столько домов, сколько позволяло время и силы. С недавних пор это стало не так просто, ведь чуть ли не повсюду распространялись слухи о появлении еретика-мессии. Она служила своему делу честно и преданно, и все равно Господь заставлял ее страдать. Боль в желудке царапала, словно битое стекло. Когда Мэри Симонсон надавливала кулаком на живот, ей казалось, что становится немного легче.

Она жила одна, как того требовали от всех проповедников «Велфэр», так что по вечерам была предоставлена самой себе и могла заниматься чем хотела. Ей нравилась такая жизнь. При мысли о том, что по дому с утра до ночи будет слоняться мужчина, да еще в окружении орущих детей, ей становилось неуютно. Уж лучше быть одной. Лучше служить Господу, посвятив этому каждый свободный миг своей жизни.

В тот вечер, вместо того чтобы заняться вышиванием, она обложилась священными книгами и погрузилась в чтение. «Возможно, — подумала она, — я слишком увлеклась вышивкой и уделяла мало времени медитации и размышлениям о святости плоти. Может, поэтому Господь и наказывает меня такой болью».