Мясо - Страница 3

Вода в трех кастрюлях уже закипела, и она приготовилась отваривать зеленую фасоль, брокколи и шпинат, как только заметила его костлявую сгорбленную фигуру, тяжело ковыляющую по дороге. Рис был готов и, теплый, стоял в печи. Она сварила много риса и заставила Гаршу и Гему съесть по три полных миски, прежде чем разрешила им выйти из-за стола.

И все равно близняшки казались ей чересчур худыми.

Приходя домой, он мылся холодной водой в стальной ванне на улице, с мылом старым и твердым, как камень, потом переодевался в коричневую длинную тунику из грубой ткани, которую заставил ее сшить для него, после чего минут пять молча сидел в спальне, пока дыхание не становилось ровным. Потом тихо подходил к столу, без шуток и смеха, как бывало, и все на время замолкали. Но как только он брал в руки столовые приборы, девочки тут же начинали болтать и хихикать, и тогда жизнь в семействе Шанти казалась нормальной.

Рабочие мясного завода Магнуса пользовались особыми привилегиями и защитой. Они могли селиться в просторных домах вблизи города или, при желании, занять целый этаж в городской башне. Словом, выбор и возможности были богатые. Но супруги Шанти были единодушны в своем желании каждый день видеть из окна хотя бы немного зелени, к тому же Ричард всегда мечтал выращивать собственные фрукты и овощи — это была еще одна его навязчивая идея. Может, не всякий рискнул бы жить в таком уединении, но работники мясоперерабатывающего предприятия были в безопасности, где бы ни находились, а семья Ричарда Шанти, поскольку ее глава выполнял особо важную работу, и вовсе принадлежала к касте неприкасаемых, навечно защищенных властью Рори Магнуса, Мясного Барона.

Майе хотелось радоваться их удаче и благополучию, баловать мужа своей любовью. Ей хотелось просто наслаждаться своим статусом и быть такой же беспечной, как жены других рабочих завода. Но каждый вечер, когда она подавала ужин и замечала ручейки пота на висках Ричарда, она чувствовала на своих плечах такую тяжелую ношу, как тот мешок, что он таскал на своей спине дважды в день.

На десерт были свежие плоды деревьев, тростника и виноградной лозы, что росли на заднем дворе. Ричард Шанти ел свой фрукт, так тщательно и долго пережевывая каждый кусочек, что близняшки начинали хохотать, отсчитывая каждое движение его челюсти. Он тянул к ним свои костлявые руки, трогал их лица и волосы. Потом уходил в свою спальню и готовился ко сну. С недавних пор ему едва удавалось высидеть ужин с открытыми глазами, и Майя знала, что он загоняет себя, сжигает дотла жестоким самоистязанием.

Надо было что-то делать.

Ричард Шанти бегал каждый день.

Во время воскресных пробежек его тело подвергалось особенно суровым и продолжительным испытаниям, и он почти не сомневался в том, что однажды он все-таки сумеет очиститься от грехов. По воскресеньям он бегал только раз в день, зато с каждым разом убегал все дальше, и нагрузка становилась все ощутимее. Воскресный маршрут отличался от пути следования в будние дни. Отправная точка была той же, но как только он оказывался на главной дороге, ведущей из города, тотчас сворачивал на тропинку, протоптанную его ногами.

Тропа пролегала сквозь разросшиеся живые изгороди, за которыми давно уже никто не ухаживал. Груда битых кирпичей — все, что осталось от стен моста, — служила ему ориентиром для поворота. Машины практически не ездили по этому участку дороги — только заводские автобусы с рабочими да грузовики, груженные мясом. Никто и никогда не ходил по дороге пешком, только он, Ричард Шанти. Место здесь было глуховатое и небезопасное. Мост еще стоял, но его опорные боковые стенки давно рухнули. Мост соединял берега канала, который тянулся до самого города, а другим концом упирался в пустошь.

До кирпичей было пять миль. Это была первая веха его воскресного маршрута. Добежав до кирпичей, он сворачивал с дороги, и тропинка увлекала его вниз, прямо в заросли ежевики, крапивы и колючего боярышника. Он с благодарностью принимал раны и ожоги, оставляемые на его коже дикими растениями. Тропинка так заросла, что казалось, будто продираешься сквозь джунгли на дне гигантской впадины. Густые заросли окружали его со всех сторон. Ему приходилось пригибаться, увертываться от ползучих растений и колких веток молодых деревьев, которые проросли здесь с тех пор, как таинственный обходной путь был всеми забыт и заброшен.

Он свернул влево от моста, убегая все дальше от цивилизации. Поверни он направо — и давно нехоженые дороги привели бы его в самый центр Эбирна, а его туда совсем не тянуло. Ветки хлестали его по лицу и рукам. Упавшие сучья и корни деревьев цеплялись за ноги. Раны и ссадины, постоянное ощущение опасности и надвигающейся угрозы — все это делало воскресные пробежки особенно трудными, но зато благотворными.

Он неукоснительно соблюдал единственное правило: если он бежит, то ничто не в силах его остановить, разве что физическая неспособность двигаться. Но до этого еще ни разу не доходило.

Только во время воскресных пробежек у него возникало искушение остановиться, и оно не имело ничего общего с желанием прекратить мучения, которым он себя подвергал. Через пару миль потайная тропка становилась шире, по обе стороны обозначались склоны, и создавалось впечатление, будто находишься вовсе не в овраге, а на вершине насыпи. Его по-прежнему обступал плотный кустарник, но теперь все чаще просматривалась пустошь, окружавшая город. Никто не осмеливался нарушить эту природную границу. Его собственный дом стоял относительно недалеко от края пустоши — от запущенной земли его отделяла широкая полоса полей и лесов. Впрочем, отсюда, с этой точки, где насыпь подходила к стоячим водам старого канала, он мог видеть прямо перед собой эту бесплодную землю, бесполезную и пустынную.