Мясо - Страница 31

Знать Джона Коллинза было опасно. Быть Джоном Коллинзом — опасно вдвойне.

Он никому не сказал, куда направляется. Он был потерян для всех.

Перестав ходить на работу, он вдруг обнаружил, что с временем творится нечто странное. Он больше не следил за днями недели. Поскольку он не мог назвать ни дня, ни часа, время для него как будто растянулось. Иногда послеполуденные часы проходили, как неделя. Или, наоборот, время застывало. Коллинз, не имея каких-либо важных дел, следил за временем со своего балкона, наблюдая за движением серых небес и мысленно растворяясь в перистых облаках.

Только два события определяли ход его жизни и наполняли ее смыслом: наступление рассвета и беседы, которые он проводил в ангаре вот уже несколько месяцев.

До встречи с Бруно и его головорезами, которым предстояло связать его и доставить в особняк Магнуса в парковой зоне города, оставалось еще несколько часов. У него не возникло предчувствия, хотя он и знал, что это неизбежно и может произойти в любую минуту.

Сидя на голом матрасе, он ждал, пока высохнут слезы на лице, и лишь после этого поставил ноги на пол. Солнце еще не оторвалось от линии горизонта, но по легкой вибрации в голове он угадывал приближение света. Он поднялся — на нем не было одежды, если не считать шарфа на шее, — подошел к балкону, ступил в раздвижную дверь, в которой уже давно не было стекол, и замер, широко расставив ноги. Он закрыл глаза и, подняв руки, развернул ладони вперед, словно отодвигая наступающую беду.

Он дышал глубоко и медленно. Рассветное тепло постепенно проникало в кожу рук, но до восхода солнца оставалось еще больше часа. Впрочем, мир уже не был таким темным. Свет прокрадывался в скопление облаков. И он впитывал его своими руками. Тепло проникло в запястья. По мере того как линия горизонта становилась все ярче, вибрация в самом центре его мозга усиливалась.

Тепло достигло грудной клетки, и он, глубоко вдохнув, вобрал его в себя. Живот тоже наполнился светом в такт его ритмичному дыханию. Казалось, он может впитывать свет бесконечно; свет концентрировался, становился ярче. Джон Коллинз чувствовал, что насыщается энергией солнца. Свет разлился по всему телу, наполнил каждый орган, каждую клетку, напитал энергией конечности. Наступил рассвет.

Джона Коллинз опустил руки и положил их на живот, словно удерживая в нем тепло и питательную энергию. Открыв глаза, он увидел, как слабый свет пробивается сквозь бледные облака, всегда висящие над городом. Наступал новый серый день, но внутри Джона Коллинза солнце блистало в прозрачных небесах. Он мысленно произнес слова благодарности и вернулся в квартиру, чтобы продолжить упражнения.

Теперь, когда он насытился светом, его уже ничто не могло утомить. Он выполнил десятки приседаний и прыжков — упражнения, которые он помнил еще со времени ненавистных уроков физкультуры в школе. Потом стал отжиматься от пола, сначала обеими руками, потом поочередно одной и другой рукой, без усилия делая по пятьдесят отжиманий. Ухватившись за дверную раму, он подтянулся с такой легкостью, будто весил не больше, чем мешок с сахаром. Он испытывал особый восторг от того, что его тело трудится так напряженно, ничуть не утомляясь.

Разумеется, он сбросил вес. Люди думали, что он голодает, и часто приносили ему еду: домашний хлеб, овощи, выращенные на своем огороде. Это были те люди, которые еще не дошли до понимания. Те, кто не верил. Если бы они поняли сразу суть его посланий, то перестали бы носить свои дары. И ничего, что на нем не было ни жира, ни мышечной массы. Джон Коллинз не голодал. Он просто был худым, и его глаза сияли как солнечные зайчики.

Джон Коллинз верил, что, когда большинство горожан станут жить так, как он, Рори Магнусу и ему подобным придется искать новые источники наживы.

Каждый день на рассвете Ричард Шанти выполнял упражнения, которым его обучил Джон Коллинз. Трудно было не критиковать себя за то, что с такой легкостью пошел у кого-то на поводу, но его энтузиазм был куда сильнее скептицизма. Через пару недель он почувствовал, что в его теле что-то меняется. Упадок сил, который прежде он ощущал в течение всего дня, — как следствие наказания, которое он себе устраивал, — стал не таким мучительным. Впрочем, улучшение было столь незначительным, что он связал его с настроением, а вовсе не с физическим состоянием.

Перемены были особенно заметны перед сном и сразу после пробуждения. Если раньше он засыпал, едва касаясь головой подушки, то теперь он чувствовал, как постепенно расслабляются его душа и тело. Только после этого приходил сон. Перед рассветом Ричард Шанти просыпался чуть раньше, чем обычно, и ощущал прилив энергии, которой не мог дать определение. Ужас от предстоящей встречи с бойней по-прежнему преследовал его, но теперь в его сознании появились проблески надежды. Впрочем, к тому времени, как он вставал с постели, все эти крохотные ростки нового забывались.

Но пришло время, когда он уже не мог не замечать перемен в себе, и он стал более серьезно относиться к упражнениям.

Майя время от времени кормила девочек мясом, иногда прямо на его глазах, иногда тайком, в зависимости от настроения. Вообще после визита проповедника она стала сговорчивей и реже упрекала его за образ жизни. Ричард Шанти не хотел, чтобы девочки ели мясо, но знал, что, если он попытается препятствовать этому, Майя уйдет от него и заберет с собой детей. Он нисколько не сомневался в том, что она это сделает. Ее сосредоточенность на достижении единственной цели иногда пугала его. Она, подобно дикому зверю, защищала свое потомство, билась за него, охотилась ради него, охраняла логово. Он старался не думать о том, на что способна Майя, если ее загнать в угол. С тех пор как она нашла способ добычи мяса для Гемы и Гарши — несомненно, растрачивая его жалованье в одной из мясных лавок Эбирна, — она больше не спекулировала своим телом, соблазняя его. Теперь, когда у него появился крохотный запас энергии, он был бы не против близости. Проще говоря, ему хотелось, чтобы она любила его.