— Так это потому, что отрубился.
Роуч посмотрел на Гаррисона и Парфитта, потом снова перевел взгляд на Мейдвелла. Все закивали.
— О, черт, — произнес он, проводя ладонью по волосам.
— Да ладно, забудь, Роуч. Всех тошнило. Нам просто удалось сдержаться и не уделать заводской транспорт. Девчонки, конечно, молодцы, отдраили салон, но в автобусе все равно воняет. Теперь все называют его Рвота.
— Да иди ты.
— А что, круто звучит, — сказал Мейдвелл.
Парфитт ухмыльнулся, но промолчал. Вечер с Торрансом до сих пор его тревожил. И ему казалось, что не его одного. Никто из ребят не упоминал о боях быков, и он не думал, что исключительно по причине их противозаконности.
— Во всяком случае, — продолжил Мейдвелл, — главное, что мне удалось дать Бетти то, что она хотела. Она… энергичная дамочка.
— Она не дамочка, — заметил Гаррисон.
Роуч заерзал на стуле и сделал вид, будто изучает колоду карт. Он был так близок к сексу с Бетти, и так опростоволосился. Впрочем, и любопытство его распирало. Хотелось выяснить все до конца.
— Ну, и… ты трахнул ее, Мейдвелл?
— Конечно. Считай, оказал тебе услугу. Я просто дал ей то, чего не смог дать ты. Надо же друга выручать, а?
Все захохотали.
Роуч снова покраснел.
— А ты… ты будешь с ней еще встречаться?
— Господи, нет, конечно. Для чего?
— Ну, я просто подумал, что, может быть… я не знаю…
— Послушай, Роуч, я не вижу никаких причин встречаться с Бетти во второй раз.
— Разве ты не хочешь еще раз ее трахнуть? — спросил Гаррисон. Он озвучил то, о чем все думали.
— Еще чего. Если Джефф Мейдвелл трахнул женщину, этого удовольствия ей хватает на всю оставшуюся жизнь.
Парфитт оставил троицу, включая Роуча, загибаться от хохота, а сам вышел на улицу покурить.
Он прислонился спиной к стене и только успел прикурить, как увидел Боба Торранса, который направлялся прямо к нему из цеха скотобойни. Парфитт невольно отделился от стены и выпрямился. Торранс приветственно помахал рукой.
— Как дела, Парфитт?
— Все хорошо. А у вас?
— Стреляться пока не собираюсь. Послушай, у меня есть работенка для тебя. Получишь весьма приличные сверхурочные.
— Что за работа?
— Ты только не волнуйся. После смены жди меня у погрузки. Надень какую-нибудь спецовку и настройся на достойную работу. — Торранс осклабился, обнажив коричневые зубы, и хлопнул Парфитта по плечу. — Только не говори никому, понял?
Парфитту ничего не оставалось, как кивнуть в знак согласия.
— Вот и молодец. До вечера.
Торранс отошел и вскоре исчез в дверях скотобойни. Парфитт затянулся, но вкус у сигареты стал отвратительным.
Впервые за многие годы Ричард Шанти возвращался домой пешком. Он по-прежнему нес на спине наполненный песком и кирпичами рюкзак, но сейчас у него не было желания подгонять себя, и он шел медленно, тяжело ступая. Дорога домой заняла гораздо больше времени; знакомые ориентиры, мимо которых он обычно пробегал за секунды, теперь можно было разглядывать минутами. Когда он приблизился к дому, то почувствовал, что ноги устали больше, чем когда-либо.
Он увидел в окне лицо Майи, встревоженной его ранним возвращением. Похоже, ей уже было любопытно, почему он не бежит и что все это значит. Он не думал, что она искренне переживает за него. Гораздо больше ее заботило, чтобы в доме было мясо и чтобы ее статус по-прежнему был выше, чем у остальных женщин города. Теперь ее заботы ровным счетом ничего для него не значили. Он понял, что больше не любит Майю. Возможно, сегодня у него впервые появилась возможность — а также время и силы — обдумать это.
Ее лицо в окне было жалкой копией того, что ему хотелось бы увидеть. В этом окне должна быть женщина, которая меня любит, или вообще никого не должно быть. Он прошел мимо окна на задний двор, скинул с плеч рюкзак и даже не потрудился умыться с дороги.
В кухне пахло мясом. Майя готовила его вот уже много недель подряд, с каждым днем все больше и больше. Жирный налет появился на кухонных занавесках, покрыл стены. Шанти улавливал запах мяса в ее волосах и одежде. Казалось, мясной дух выходил из нее вместе с потом, сочился из ее пор. Сырым мясом пахли ее руки, и этими же руками она дотрагивалась до овощей, которые он потом ел, этими же грязными пальцами промывала рис.
Он заранее мог сказать, что она не знает, то ли упрекать его за раннее возвращение с работы, то ли сочувствовать ему. Она решала для себя, стоит ли за него переживать. И разве это можно было назвать любовью?
— Что случилось? — спросила она наконец. В любой другой день он мог бы принять этот вопрос за проявление искреннего участия.
— Где девочки?
— Они еще в школе. — Майя обтерла руки полотенцем и подошла к мужу. — Что происходит, Ричард?
— Я бы хотел повидать их, когда они придут. Разбуди меня, хорошо?
Он прошел мимо нее в спальню.
— Дорогой, я задала тебе вопрос.
— Не беспокой меня, пока они не вернутся. Я очень устал.
В спальне он даже не потрудился переодеться. Он лег на кровать наискось и накрыл себя уголком покрывала, насколько того хватило. Он слышал, какое сосредоточенное молчание воцарилось на кухне, пока Майя раздумывала, то ли ругаться с ним, то ли не связываться и дать ему выспаться. Он знал, что она не станет его беспокоить. У нее не было на то права.
Он закрыл глаза. Перед ним проплывали лица Избранных. Их спокойные, любящие глаза, в которых не было упрека. Они говорили с ним. Ха, шу. Мы знаем тебя. Это ты даришь нам темноту, перед тем как мы отдаем себя. Ты нам сочувствуешь, ты наш освободитель.